Колзаков, Павел Андреевич, р. 18 июля 1779 г., ум. 1 сентября 1864 г., адмирал, генерал-адъютант, Георгиевский кавалер, участник Наполеоновских войн.
C 1798 по 1801 год принимал участие в военных действиях в Средиземном море: блокаде Текселя и Мальты, взятии Неаполя и Ионических островов.
В кампании 1805 года против Наполеона принимал участие в десанте русских, шведских и английских войск на остров Рюген.
В 1808—1809 годах участвовал в войне со Швецией, командуя отрядом канонерских лодок на Балтике и Сайменском озере. Летом 1808 года успешно выполнил поручение командующего Отдельным экспедиционным корпусом генерал-лейтенанта М. Б. Барклая-де-Толли, приказавшего перебазировать с моря в озеро Каллавеси двенадцать канонерских лодок для помощи войскам у Куопио против численно большего неприятеля.
В 1811 году назначен ротным командиром в только сформированный Морской (Флотский) Гвардейский экипаж, произведён в чин капитан-лейтенанта и назначен адъютантом Цесаревича. Должность адъютанта и своё особое положение при Константине Павловиче Колзаков сохранил вплоть до смерти Великого князя (1831 г.).
Участвовал в Бородинском сражении. В ходе утреннего боя за Семёновские флеши сопровождал П. И. Багратиона; когда Главнокомандующий получил ранение в левое бедро, Колзаков помог генералу спешиться. За отличие при Бородино получил чин капитана 2-го ранга. С возвращением Цесаревича в Действующую Армию (декабрь 1812 года) — вновь в свите Константина Павловича.
В Заграничном походе сражался при Бауцене и был удостоен ордена св. Анны 2-й степени. За Кульмское сражение, где лично ему сдался дивизионный генерал Ж. Д. Вандам, Колзаков был награждён золотым оружием с надписью «За храбрость» и особым немецким Железным крестом (т. н. Кульмским крестом). Принимал участие в Битве народов у Лейпцига, за отличие в которой получил орден св. Владимира 4-й степени. 26 января 1815 года был удостоен ордена св. Георгия 4-й степени «За отличие в деле 13-го марта 1814 года при Фер-Шампенуазе».
В период «междуцарствия» (ноябрь-декабрь 1825 года) Колзаков первым публично поприветствовал Наследника Цесаревича, Великого князя Константина Павловича в качестве нового Императора, за что был прилюдно и грубо отчитан Цесаревичем и отправлен под арест, который, правда, долго не продлился. Впоследствии Константин Павлович извинился перед Колзаковым, сообщив о тайном отречении, скрываемом даже от ближайшего окружения.
Скончался «от воспаления в животе» в Санкт-Петербурге 1 сентября 1864 года, похоронен на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря, из служебных списков исключён 17 сентября 1864 года. Памятник на могила до настоящего времени не сохранился.
Да в чадах к Родине любовь зажгут отцов могилы!
Последнее редактирование: 23 Авг 2022 11:38 от Dobrohot.
Администратор запретил публиковать записи гостям.
Могила адмирала Колзакова П. А. [1779—1864]
06 Апр 2021 11:00 #73934
Виноградский И.А. Участие Гвардейского экипажа в сухопутной кампании 1812 года. СПб., 1899.
В битве также участвовал адъютант цесаревича капитан-лейтенант П.А. Колзаков. Покидая армию 16 августа 1812 г., великий князь Константин Павлович определил своего адъютанта к главнокомандующему 2-й Западной армией князю П.И. Багратиону. Колзаков находился при князе во время сражения и, когда Багратион был ранен осколком ядра в левую ногу, подхватил его в седле и помог аккуратно спустить на землю.
В сражении при Тарутине 6 октября экипаж участия не принимал. Но лейтенант А.А. Колзаков, состоявший в распоряжении генерал-лейтенанта князя Д.В. Голицына, руководил стрелками и егерями на правом фланге и за умелые действия был представлен к ордену Св. Владимира 4-й степени с бантом.
Да в чадах к Родине любовь зажгут отцов могилы!
Последнее редактирование: 27 Авг 2022 21:11 от AlexN.
Администратор запретил публиковать записи гостям.
Могила адмирала Колзакова П. А. [1779—1864]
27 Авг 2022 21:29 #74475
Рассказы адмирала Павла Андреевича Колзакова.
(1779—1864)
Взятие в плен маршала Вандамма.
18 августа 1813 г.
Под приведенном общим названием «Рассказов» редакция «Русской Старины» надеется поместить целый ряд интересных эпизодов из боевой жизни недавно скончавшегося (1864 г.) адмирала Павла Андреевича Колзакова. Павел Андреевич любил вспоминать и рассказывать о событиях из его многолетней жизни, причем передавал их в кругу весьма весело, увлекательно и во всех передаваемых им подробностях являл светлую, отчетливую память. Сын покойного, генерал Константин Павлович Колзаков тщательно записывал наиболее любопытные беседы своего родителя и с помощью дневников, веденных Павлом Андреевичем с самых молодых лет и массы оставшихся после него документов, привел все записанное им в порядок. Весь этот материал, во всех отношениях интересный для истории минувших четырех царствований, Константин Павлович Колзаков весьма обязательно предложил в распоряжение редакции «Русской Старины», которая будет помещать их, время от времени, на страницах своего издания.
В настоящей книге мы помещаем один из эпизодов в жизни П. А. Колзакова: взятие им в плен маршала Вандамма в столь славном для русского воинства бою под Кульмом.
Павел Андреевич Колзаков родился в Туле в 1779 г.; воспитывался он в Морском Кадетском Корпусе. Службу начал в 1794 году гардемарином, а в 1795 г. произведен в мичмана. В 1797 г. командирован в Архангельск на строящийся корабль «Азия», на котором и был при блокаде Текселя и потом при блокаде Мальты, взятии Неаполя и занятии Ионических островов. В 1809 г. Колзаков отличился в Финляндской компании в сражении при Куопио против вдвое сильнейшего неприятеля, будучи командиром отдельного отряда канонерских лодок. В 1810 г. Павел Андреевич был назначен во вновь сформировавшийся гвардейский экипаж ротным командиром и вскоре взят на императорскую яхту. В 1811 г. Колзаков назначен командиром яхты его императорского высочества цесаревича Константина Павловича, в чине капитан-лейтенанта. В начале 1812 г. он назначен адъютантом к цесаревичу и при нем делал все походы и участвовал в разных сражениях 1812, 1813, 1814 гг., после чего оставался при Константине Павловиче до самой его кончины. В 1831 г. назначен адъютантом к государю, а вскоре за тем и дежурным генерального штаба, в чине вице-адмирала. В 1843 г. Колзаков произведен в адмиралы и скончался в Петербурге в 1864 г. восьмидесяти пяти лет от роду.
Ред.
Да в чадах к Родине любовь зажгут отцов могилы!
Последнее редактирование: 29 Май 2024 11:25 от AlexN.
Администратор запретил публиковать записи гостям.
Могила адмирала Колзакова П. А. [1779—1864]
29 Май 2024 12:11 #75610
Дрезденское сражение доказало союзникам ту неоспоримую истину, что, когда нет единства в начальстве, то успеха ожидать нельзя. Князь Шварценберг, начальствовавший соединенными армиями союзников, находился в самых стесненных обстоятельствах. Три союзные монарха были при армии и каждый из них имел своих доверенных лиц, искавших случая выказаться в глазах своих венценосных покровителей — и, таким образом, парализовали действия главнокомандующего. Соперничество национальностей, — различие идей и личное самолюбие порождали интриги и беспрерывные столкновения между ними. Упускалось много времени в напрасных спорах и когда подходила наконец решительная минута действия, оказывалось, что прежде задуманный план уже не годится никуда вследствие новых возникших случайностей.
Тоже самое случилось и перед Дрезденским сражением. Союзники могли бы занять этот город почти без выстрела, имев сосредоточенную двухсоттысячную армию в окрестностях Дрездена, тогда как в самом городе стоял только один корпус Сен-Сира едва в 14 000 человек; но пока у союзников велись переговоры, Наполеон уже успел вступить в столицу со стотысячною армиею на подкрепление осажденного гарнизона, и сражение уже не могло иметь того успеха. Хотя Дрезденское дело и нельзя считать поражением, как о том гласили тогда все французские бюллетени, оно было только неудачной атакой, но совсем тем оно имело совершенно вид поражения потому, что войска союзников должны были отступить, и отступление в бурную осеннюю ночь, со множеством раненых, по размокшим от дождя дорогам и в ужасном беспорядке, производило весьма печальное действие. Уныние распространилось в войске; утрачено было доверие к начальствующим лицам, все чувствовали какое-то ожесточение, соперничество национальностей заговорило громче, русские бранили немцев, взваливали на них всю вину, одним словом, упадок духа и беспорядок дошли до-нельзя. Положение было весьма критическое. Император Александр понял, что надо было решиться на что-нибудь отважное, смелое, дабы поднять дух войска, одним словом, расплатиться долгом с неприятелем, взять реванш, как говорят французы (une éclatante revange) и с этой целью принял он на себя звание главнокомандующего всеми союзными армиями и стал действовать самостоятельно.
Войскам приказано было отступить на юг, дабы преградить французам путь в Богемию, куда стремился Наполеон.
Тремя колоннами шла наша армия на юг, перешла горы, и после славного дела при Цегиста 15-го и 16 августа, в котором удалось графу Остерману пробиться сквозь корпус генерала Вандамма и стать на Теплицкую дорогу, армия наша была в свою очередь атакована французами в превосходном числе 17 августа близ местечка Кульма, где и произошло столь славное в наших летописях Кульмское сражение, продолжавшееся полтора дня и увенчавшее вполне славу нашего оружия, — говорю нашего, потому что русское войско более всех других приняло в нем участие.
Не стану рассказывать весь ход сражения, изложенного в подробности в нескольких сочинениях, но припомню только один эпизод, которому был я очевидцем и в котором на мою долю выпало принять непосредственное участие.
Ночь с 17-го на 18 августа прекратила упорное, но еще не решенное сражение, в котором приобрел себе вечную славу граф Остерман, запечатлев ее потерею руки[1]; — войска наши стали готовиться к новому бою и ранняя заря 18 августа застала их в боевом порядке по обеим сторонам большой дороги; левый фланг упирался в горы и состоял вместе с центром из русских войск, а австрийцы стояли на правом крыле близ деревни Карвиц. В резерве стоял отряд под командою великого князя Константина Павловича, при котором и я находился в качестве адъютанта.
Император Александр, выехав рано поутру вместе с королем прусским в сопровождении многочисленного и блестящего штаба, отправился на высокую гору Шлосберг, с вершины которой открылась вся панорама Кульмской долины и окрестностей. Живописные развалины древнего замка рисовались на вершине горы. Утро было прекрасное и поднявшийся туман, как занавес в театре, раскрыл величественную панораму окрестностей с их лесистыми холмами, оврагами, ручьями, разбросанными деревнями — и цепью высоких гор, терявшихся в дальней синеве. Посреди этой прекрасной декорации светлою ленточкой извивалась дорога, ведущая из Кульма к Теплицу, и по обеим сторонам ее рисовались темными пятнами на бледно-зеленеющем фоне две армии, стоящие друг против друга в недальнем расстоянии, ожидающие одного мановения руки, одного знака, чтобы ринуться в бой ожесточенный и кровавый. Зрелище было истинно величественное, и минута торжественная. Последовав вместе с великим князем за свитою государя, я был свидетелем этой минуты и никогда не изгладится она из памяти моей. Глядя на эту очаровательную природу, облитую золотистыми лучами восходящего солнца, сколько различных мыслей приходило мне в голову. Казалось, здесь-то рай должен быть земной. Красиво разбросанные в долине домики в садах так уютно выглядывали из-за зелени. На некоторых полях еще жатва не была убрана — все дышало свежестью, миром и жизнью, но бросив взгляд на усеянные в поле войска, сердце кровью обливалось и билось, чувствуя приближение роковой минуты!!. и сколько тысяч сердец дрожало в ожидании ее! Но сигнал уже подан — было около шести часов утра, забелели вдруг по холмам белые клубы дыма, и спустя несколько секунд послышался гул все чаще и чаще повторяемый раскатами эхо в горах, — и началась битва. Крестясь поскакали все по своим местам; адъютанты и ординарцы рассеялись с приказаниями по полю и бой закипел по всей линии. Отдаленные крики «ура»‚ стоны раненых, командные слова, топот конницы, стук оружия, наконец грохот ружейной и пушечной пальбы — все слилось в один общий беспорядочный и неумолкаемый гул. Облака дыма затмевали воздух и наполняли его пороховым запахом. С ожесточением бросались полки на полки, сшибалась конница, налетая тучею друг на друга, и поле покрылось трупами людей и лошадей. Вскоре тронулись и резервы наши, и храбрые воины, забыв усталость почти трехдневного боя, бросались в огонь с новым энтузиазмом и отвагой при криках «ура!» Гвардия наша делала чудеса храбрости. Все смешалось в рукопашный бой. Только в одиннадцатом часу показались в тылу французов войска под командою Клейста, которых Вандамм сначала принял за ожидаемое подкрепление. Смятение сделалось в их рядах всеобщее. Видя себя окруженными, французы думали только о личном спасении и стали пробиваться сквозь неприятеля и до того смешались с ним в тесных дефилеях гор, что и те и другие, полагая себя побежденными, бросали оружие и сдавались друг другу. Сражение приняло вид самый беспорядочный, солдаты карабкались по утесам, обрывались, скатывались с них и разбрелись до того по окрестным горам, что даже начальники пришли в недоумение; сам генерал Клейст, видя со всех сторон неприятелей, полагал уже себя в плену и бросился в лес искать спасения, пока не встретился случайно с генералом Дибичем, которому первому пришлось его вывести из заблуждения и поздравить с победою.
Почти в это самое время будучи послан уже в четвертый раз с различными поручениями, возвращался я, пробираясь с трудом по заваленным дорогам в дефилеях.
Измученный конь мой, весь в пене, едва мог передвигать ноги и спотыкался на каждом шагу; несколько раз рисковал я быть сброшенным и потому, сойдя с него, пошел пешком, держа лошадь под уздцы, и пробирался по довольно крутой тропинке. Чем ближе я подходил к открытому полю, тем чаще попадались мне тела убитых и раненых. Ужасно было глядеть на этих несчастных; стоны раненых в особенности раздирали мне душу. Многие из них умоляли о помощи, просили воды, кричали, ругались; но крик их и ругательства заглушались в массе других криков и в шуме битвы, которая все еще не умолкала, но перенеслась уже за местечко. Казаки и ординарцы скакали по полю по разным направлениям. Легко раненые солдаты помогали переносить на носилках тяжело раненых. Все это двигалось, кричало, бранилось, шумело. Проскакали двое всадников, крича: «Победа! Победа!» Несколько солдат крестились, другие прокричали: «Ура!» Слышу крики позади себя и топот лошадей. Оглядываюсь и вижу: выскакивает из-за опушки леса толпа всадников; вблизи раздаются несколько выстрелов, вглядываюсь и различаю французские мундиры. Я поспешно сел на лошадь и, вынув невольно саблю из ножен, стал шпорить коня своего, дабы отстраниться от нападающих; но тщетно усиливался я понукать измученное животное. Лошадь уперлась и не трогалась с места. Толпа подскакивает ближе, и вижу, что за ними скачут казаки вдогонку. Впереди всех неслась на тяжелом боевом коне тучная фигура французского генерала в расстегнутом нараспашку мундире; несколько офицеров следовали за ним. Два казака, бывшие у меня в тылу, случайно бросились ему на встречу с опущенными пиками. Слышу, хриплый голос кричит мне: «Général russe, sauvez moi!» Конь мой, завидя скачущих, инстинктивно пустился вслед за казаками. Я закричал: «Стой, казаки, стой! не коли!» — и едва успел спарировать удар пики, как уже французы были окружены со всех сторон и сдались нам в плен.
Французский генерал остановился и стал слезать с лошади. Толстое лицо его было красно от волнения, пот градом лил вместе с грязью по щекам его. Мундир на нем был весь в пыли. Вздохнув несколько раз тяжело, он обратился ко мне и, принимая меня все еще за генерала, вероятно по моей флотской шляпе, с театральным жестом подал мне свою шпагу, сказав: «Je vous rends, général, mon épée qui m’a servi pendant de longues années pour la gloire de mon pays». Но я отказался принять его шпагу, сказав, что он лично отдаст ее государю нашему, к которому его отведут, и спросив его фамилию, узнал, что это был сам главнокомандующий Вандамм. Он казался пьян, потому что насилу держался на ногах и просил несколько минут отдохновения, не будучи в состоянии продолжать путь. Несколько офицеров, взятых вместе с ним в плен, сошли с лошадей и окружили его. Он стал всем им пожимать руки, приговаривая: «Mes braves amis! on n’est pas toujours heureux», — и осведомился потом с участием о двух других, вероятно раненых и упавших на дороге. Я успокоил его, сказав, что они будут прибраны и отведены тотчас на перевязочный пункт. Завидев издали взвод конногвардейцев, скачущих по полю, я послал казака к ним навстречу, с приказанием им приблизиться и конвоировать пленных. Подскакали конногвардейцы под командою ротмистра Сталя.[2] Я передал ему Вандамма со свитою, велев вести его к государю, а сам, пересев на казацкую лошадь, помчался вперед, дабы известить его величество о взятии в плен французского главнокомандующего. Расстояние было довольно велико, и прошло некоторое время, пока мне наконец указали новое место нахождения императора Александра Павловича. Увидав его издали на вершине горы, стоявшего во главе своей свиты, я подскакал прямо к нему и громким голосом возвестил о взятии в плен главнокомандующего неприятельской армии Вандамма. Стоявший возле государя нашего император австрийский, сняв шляпу, закричал: «Vivat!» — и вслед затем подъехал ко мне великий князь Константин Павлович и, спросив: «Где Вандамм?» — приказал мне ехать с ним навстречу. «Шпоры‚ сударь, шпоры», — кричал мне великий князь, понуждая меня нетерпеливо к скорейшей езде. Более получаса времени скакали мы по долам и холмам, отыскивая дорогу, с которой второпях я совершенно сбился. Нетерпение великого князя доходило донельзя. «Колзаков, хочешь ли ты мне дать Вандамма?» — повторял он непрестанно с возраставшим гневом. — «Вы шутите что ли надо мною?» Но напрасно расспрашивал я у проходящих, не видали ли они пленного французского генерала, — никто не отвечал мне удовлетворительно; наконец, выехав на какое-то возвышение, заметили мы издали шагом едущий конвой и понеслись к нему навстречу. Вандамм, отдавая свою шпагу великому князю, принял его, вероятно, за государя, причем сказал ему «Sire» и повторил прежнюю фразу. Великий князь назвался ему и не принял шпаги, сказав, что он ее лично передаст императору Александру. Когда подъехали мы с пленными к царю, Вандамма стащили с лошади, с которой он с трудом слезал. Тяжело вздохнув, маршал бросился сначала к своему коню и, обняв его шею, стал целовать его; потом, медленно переступая, подошел к государю, стоявшему впереди всех, и с тем же театральным движением повторил в третий раз свою фразу. Государь ответил ему: «Général, j’en suis bien fâché, mais c’est le sort de la guerre!» Затем кликнул кн. Волконского и отдал ему шпагу Вандамма, а пленных приказал отвести. «Sire, un mot encore, — сказал Вандамм, — je prie votre majesté comme grâce de ne pas me rendre aux mains des Austrichiens». Государь с улыбкою переглянулся с императором австрийским и согласился на просьбу Вандамма, приказав князю Волконскому иметь о нем должное попечение.
Так кончилось достопамятное Кульмское сражение, трофеями которого было 12 000 пленных, множество пушек, знамен и вдобавок сам главнокомандующий. Дело прекратилось около часу пополудни.
Вандамма повезли к Теплицу, но повозка его въезжала в город в самое то время, когда проходили полки союзных армий и должна была у самой заставы остановиться. Бешенство Вандамма было ужасное; он думал, что его выставили напоказ, в особенности австрийских полков, которые, указывая на него пальцами, громко смеялись и подтрунивали над ним. В это время императору Францу случилось проезжать мимо со своим штабом. Высунувшись из кибитки, Вандамм обратился к нему почти с угрозою: «Sire, c'est ainsi que vous traitez un général au service de l'empereur Napoleon, votre proche parent? Je lui ferai connaitre vos procédés, prenez garde qu'il ne s'en venge». Император австрийский потер себе руки и проскакал мимо, приговаривая: «Ce n'est pas ma faute».
Вандамма отвезли сначала в Прагу, где жители, ненавидевшие его за прежние жестокости и страшные контрибуции во время занятия французами немецких городов, приняли маршала весьма враждебно. Народ стал бросать в него камни, чернь кидалась на повозку, так что казацкий конвой насилу мог его защитить. При этом восемь казаков было ранено камнями. Впоследствии Вандамма отвезли в Россию, где он и пробыл в Вятке до самого окончания войны.
Сообщ. К. П. Колзаков.
1. 18-го числа начальствовал уже Барклай-де-Толли.
2. Впоследствии комендант в Москве.
.
Да в чадах к Родине любовь зажгут отцов могилы!
Последнее редактирование: 29 Май 2024 14:25 от AlexN.
Администратор запретил публиковать записи гостям.
Могила адмирала Колзакова П. А. [1779—1864]
29 Май 2024 15:49 #75612
В рассказе И. Д. Данилова о цесаревиче Константине Павловиче 1826 г., сказано, между прочим, что, по получении известия о кончине государя Александра Павловича, великий князь созвал в Варшаве всех своих приближенных и сообщив им со слезами эту весть, объявил им вместе с тем и о своем отречении от престола. Помня рассказ отца моего[1], бывшего очевидцем этого происшествия, я считаю долгом пополнить воспоминание Данилова некоторыми подробностями, вероятно упущенными им из вида, потому ли только, что он о них забыл, рассказывая о событии 1826 г. в позднейшее уже время, или что он не считал их достаточно важными, дабы о них упоминать.
Вот в чем дело.
Цесаревич, по получении с фельдъегерем первого известия о кончине императора Александра I-го [2], действительно созвал на другой день своих приближенных, но не всех, и объявил им об этом горестном событии, ничего не сказав им притом о своем отречении; — только несколько времени спустя, пока у него велась переписка с Петербургом, съехались, по его приказанию, все служащие при нем, в Бриловский дворец и онъ им объявил уже официально о кончине государя, а потом и о своем отречении, как изложено в рассказе Данилова. Это обстоятельство основываю я на следующем рассказе моего отца, подтвержденном и другими свидетелями.
Въ тотъ день, когда получено было извѣстіе о кончинѣ государя, въ Варшавѣ находился братъ его в. к. Михаилъ Павловичъ[3]. Оба великіе князя провели всю эту ночь въ слезахъ и молитвѣ, а къ утру велик. кн. Константинъ созвалъ къ себѣ однихъ только самыхъ близкихъ къ нему довѣренныхъ лицъ, въ числѣ которыхъ былъ и мой отецъ[4].
Выйдя съ заплаканными глазами изъ кабинета своего, объявилъ онъ имъ о горестномъ событіи, постигшемъ его и всю Россію. — Онъ говорилъ съ большимъ чувствомъ, утирая безпрестанно платкомъ катившіяся слезы, и съ возрастающимъ волненіемъ повторялъ:[249]
— «Нашъ ангелъ отлетѣлъ, я потерялъ въ немъ друга, благодѣтеля, а Россія отца своего»… и т. п.
— «Кто насъ поведетъ теперь къ побѣдамъ, — гдѣ нашъ вождь!… Россія осиротѣла, — Россія пропала!» Затѣмъ, закрывъ лицо платкомъ, Константинъ Павловичъ предался на нѣсколько минутъ величайшему горю. Всѣ присутствующіе молчали, стоя съ поникшими головами; въ это самое время отецъ мой видя, что никто не рѣшается привѣтствовать новаго государя и не зная ничего объ отреченіи его отъ престола, рѣшился, выступивъ изъ среды другихъ, сказать:
«Ваше Императорское Величество, Россія не пропала… а привѣтствуетъ…» но не успѣлъ онъ докончить свою фразу, какъ великій князь, весь вспыхнувъ, бросился на него и схвативъ его за грудь, съ гнѣвомъ вскрикнулъ:
«Да замолчите ли вы!… Какъ вы осмѣлились выговорить эти слова!!.. кто вамъ далъ право предрѣшать дѣла до васъ не касающіяся?.. вы знаете ли чему вы подвергаетесь?!… Знаете ли, что за это въ Сибирь и въ кандалы сажаютъ?!. извольте идти сейчасъ подъ арестъ и отдайте вашу шпагу....»
Изумленный, не зная что и подумать, молча отдалъ отецъ мой свою шпагу гр. Курутѣ, тутъ же бывшему, и удалился во флигель дворца, въ комнаты занимаемыя этимъ генераломъ… Полчаса спустя вошли туда вмѣстѣ съ Курутой и прочіе присутствовавшіе при этой сценѣ — и стали упрекать отца моего за его выходку. «Что тебѣ вздумалось — говорили они ему — подавать голосъ въ такую минуту? ты вотъ ушелъ, а послушалъ бы что намъ-то досталось? — Насъ в. к. упрекалъ въ совершенномъ безчувствіи: «У васъ и сердца нѣтъ» говорилъ намъ великій князь: «вся ваша ко мнѣ преданность одна маска! вы бы желали меня видѣть на престолѣ только изъ личныхъ видовъ, все ваше мнимое усердіе — одинъ разсчетъ, вы только служите изъ-за крестишекъ и ленточекъ» и тому подобное.... Курута также присоединилъ свою нотацію, и пискливымъ голоскомъ своимъ сказалъ:
— «Монъ серъ, я не понимаю, какъ вы не знаете до сихъ поръ великаго князя, а еще такъ долго при немъ находитесь.... Вамъ извѣстно, что его высочество не любитъ, когда его перебиваютъ; цто зе это за выходка такая въ самомъ дѣлѣ?» [250]«Да помилуйте, Дмитрій Дмитріевичъ, — отозвался мой отецъ, — я ждалъ, чтобы кто-нибудь изъ васъ его привѣтствовалъ какъ государя, но всѣ молчали; наконецъ мнѣ больно было видѣть его отчаяніе и грусть, я хотѣлъ отвлечь его на время отъ его горести, ободрить его тѣмъ, что Россія не пропала....»
— «Да какое вамъ, монъ серъ, дѣло до этого, — возражалъ Курута — Россія пропала... ну, Христосъ съ ней, пропала!.. на словахъ все мозно сказать, но къ цему тутъ было возражать!!..»
Признаюсь, несмотря на взволнованное состояніе, въ которомъ я тогда находился, разсказывалъ отецъ мой, я не могъ вытерпѣть, чтобы не расхохотаться вмѣстѣ съ прочими; — хитрый грекосъ самъ засмѣялся и наконецъ прибавилъ: «Вотъ вамъ, монъ серъ, ваша шпага, — которую великій князь приказалъ вамъ возвратить — мозете свободно отправиться домой» — съ этими словами онъ раскланялся и пошелъ провожать в. к. Михаила Павловича, который въ этотъ день уѣзжалъ, въ Петербургъ.
Прошло около двухъ недѣль послѣ этого происшествія. Цесаревичъ во все это время не выезжалъ изъ Бриловскаго дворца и никого не принималъ, занимаясь исключительно перепискою съ Петербургомъ; только нѣкоторые изъ его свиты посвящены были въ тайну — и съ нимъ дѣятельно работали. Въ этомъ числѣ были, сколько припомню, Курута, Н. Н. Новосильцевъ, Жандръ, баронъ Моренгеймъ (управлявшій дипломатическою частью, большой дѣлецъ), Даниловъ и, кажется, Кривцовъ, прочіе же ничего не знали о томъ что дѣлается.
Между тѣмъ, въ Варшавѣ, вѣсть о смерти государя уже разнеслась повсюду. Движеніе въ городѣ сдѣлалось необычайное [6]. Вcѣ знатнѣйшіе чины двора, военные и гражданскіе — [251]войско и духовенство, русское и польское готовились къ присягѣ и ждали только приказаній. Весь городъ былъ на ногахъ — къ Бриловскому дворцу подъѣзжали отовсюду гонцы, адъютанты, наконецъ и сами начальники за приказаніями и за новостами, но пріему не было. Великій князь сказался нездоровымъ — и одинъ и тотъ же отвѣтъ все получался: «приказанія въ свое время будутъ объявлены, а покуда все остается по прежнему». Любопытство дошло до-нельзя. — Подъѣздъ гр. Куруты былъ формально осаждаемъ толпою служащихъ лицъ русскихъ и польскихъ. Но онъ также не принималъ никого и грубый лакей, бывшій у него постоянно въ сѣняхъ, все отвѣчалъ на одинъ и тотъ же ладъ: «Графъ спитъ, или графа дома нѣтъ», не вдаваясь ни въ какіе разговоры, несмотря на предлагаемые ему часто злотувки.... На третій день подъѣхалъ къ нему даже самъ намѣстникъ, старичокъ гр. Зайончекъ въ парадномъ мундирѣ и лентѣ и узнавъ, что графъ спить, — велѣлъ его разбудить, потому что весь государственный совѣтъ и сенатъ уже собрались въ парадныхъ мундирахъ и въ полномъ комплектѣ въ ожиданіи присяги, но и тутъ добиться онъ ничего не могъ — Курута ушелъ заднимъ ходомъ къ в. кн. и не показывался.
Вся Варшава переполошилась. Всѣ были какъ въ лихорадкѣ. Сталя другъ ко другу разъѣзжать за новостями, много было толковъ, предположеній, заискиваній у болѣе вліятельныхъ; дамское общество въ особенности было въ большой тревогѣ, и кто только имѣлъ какую-нибудь лазейку въ Бриловскомъ дворцѣ, тотъ ею пользовался. — Подъѣзжали съ разныхъ сторонъ и къ княгинѣ Ловичъ — къ ея родственникамъ, допытывались даже у камеръ-юнгферы и у горничныхъ, но ничто не помогало. — Какъ римскій конклавъ до избранія новаго папы — такъ и Бриловскій дворецъ былъ нѣмъ и не высказывался, пока наконецъ послѣ [252]долгихъ ожиданій истина не разъяснилась и великій князь объявилъ о своемъ отреченіи, какъ изложено въ разсказѣ Данилова.
Въ тотъ самый день, когда уже стали всѣ расходиться ивъ Бриловскаго дворца — в. кн., увидѣвъ отца моего въ числѣ прочихъ, сказалъ ему: «Павелъ Андреевичъ, останься». Затѣмъ проведя его въ свой кабинетъ:
«Ну что», спросилъ онъ его: «слышалъ ли ты, и понимаешь ли теперь?»
— «Ага!.. ну скажи же мнѣ теперь, по совѣсти, правъ ли я былъ или нѣть?»
«Ваше императорское высочество, не мнѣ судить объ этихъ дѣлахъ — эта была ваша воля»[7].
Затѣмъ послѣдовало довольно долгое объясненіе, въ которомъ в. кн. весьма откровенно высказывалъ всѣ причины, побудившія его къ отреченію; подъ конецъ онъ былъ очень разстроганъ и, какъ бы желая загладить прежнюю свою вспыльчивость, онъ взялъ отца моего за уши обѣими руками (обыкновенный его пріемъ, когда онъ былъ въ духѣ) и притянувъ моего отца къ себѣ, сталъ цѣловать его въ лицо, ласково приговаривая:
— «Надѣюсь, ты на меня не сердишься; кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. — Я знаю тебя давно — ты мнѣ душею преданъ, сохрани мнѣ это чувство до конца, и будь увѣренъ, я съ умѣю всегда цѣнить это, вотъ тебѣ моя рука!!..»
Отецъ впослѣдствіи разсказывалъ, что онъ былъ самъ такъ взволнованъ въ эту минуту, что ничего не могъ выговорить; слезы у него такъ и катились изъ глазъ.
Разсказъ этотъ дошелъ впослѣдствіи до свѣдѣнія покойнаго государя императора Николая Павловича; при первой затѣмъ встрѣчѣ съ отцемъ моимъ, государь попросилъ его передать ему всѣ подробности этого эпизода и съ живѣйшимъ любопытствомъ выслушалъ то, чѣмъ мы, въ свою очередь, въ настоящей замѣткѣ, сочли не безъинтереснымъ подѣлиться съ читателями «Русской Старины».[253]
Чувство глубокой преданности къ своему благодѣтелю Константину Павловичу сохранилъ отецъ мой до конца — и довѣріе къ нему в. к. также неизмѣнилось. — Во всѣхъ счастливыхъ и горестныхъ минутахъ жизни цесаревича — отецъ мой всегда его сопровождалъ; такъ, напр., онъ былъ одинъ изъ немногихъ свидѣтелей вѣнчанія цесаревича съ княгиней Ловичъ; — ему одному поручилъ в. к. жену свою въ страшную ночь революціи въ Варшавѣ; — онъ былъ постоянно при ней въ Бѣлостокѣ и Витебскѣ и ему одному пришлось закрыть глаза своему благодѣтелю въ Витебскѣ въ день внезапной его кончины, и привезти тѣло его въ Петербургъ. — Память о немъ сохранялъ отецъ мой свято и послѣ смерти велик. князя — и до самой своей кончины не пропускалъ онъ случая, каждый разъ, въ день рожденія и въ день кончины своего благодѣтеля и могу сказать друга, чтобы не поклониться праху его въ Петропавловскомъ соборѣ.
Разсказы и воспоминанія отца моего объ отношеніяхъ его къ цесаревичу Константину Павловичу, и о событіяхъ, сопровождавшихъ кровавые дни польской революціи 1830—1831 гг. я надѣюсь постепенно представить на страницахъ «Русской Старины».
К. П. Колзаковъ.
1. Павел Андреевич Колзаков, впоследствии генерал-адъютант, адмирал. См. «Русскую Старину» стр. 137—138.
2. Это известие получено было им 25 ноября 1825 г. в семь часов вечера.
3. При великомъ князѣ Михаилѣ находился приѣхавшій съ нимъ въ Варшаву адъютантъ его полковникъ Илья Гавриловичъ Бибиковъ, впослѣдствіи генералъ-адъютантъ, военный генералъ-губер. виленскій и пр. губерній.
4. Cобытіе это происходило 26 ноября 1825 г.
5. Въ Варшаву къ велик. кн. или императору одни за другимъ скакали изъ разныхъ концовъ Россіи вѣстники съ донесеніями: в. к. Николай Павловичъ отправилъ адъютанта своего Лазарева, и въ тотъ же день послалъ въ Варшаву бывшаго адъютанта и самаго сердечнаго, неизмѣннаго друга цесаревича Конст. Пав. — Ѳедора Петровича Опочинина. Министръ юстиціи отправилъ состоявшаго за оберъ-прокурорскимъ столомъ Никитина, весьма худо принятаго велик. княземъ. Военный министръ гр. Татищевъ — своего адъютанта Андрея Сабурова, впослѣдствіи директора театра. Князь Дмитр. Влад. Голицынъ, москов. воен. генер. губер., своего адъютанта ротмистра Павла Демидова и т. д. Изъ посланцевъ находчивостью отличился Андрей Сабуровъ. Прежде чѣмъ предстать предъ в. к. Константиномъ Павловичемъ, онъ свѣдалъ отъ камердинера, что в. к. крайне гнѣвается на тѣхъ кто титулуетъ его — императорскимъ величествомъ; Сабурову однако не хотѣлось именовать Константина Павловича — высочествомъ, такъ какъ онъ еще не могъ знать, чѣмъ окончится все это событіе. И вотъ Сабуровъ во все время разговора съ в. к. ни разу не назвалъ его ни высочествомъ, ни величествомъ, а подавая в. к. пакетъ, на вопросъ Константина Павловича: «къ кому этотъ пакетъ?» — только тыкалъ пальцемъ на адресъ и невнятно бормоталъ: «къ Вашем… …ству!» Константинъ Павловичъ обратилъ на это вниманіе и впослѣдствіи шутилъ надъ находчивостью Сабурова.
Ред.
6.Велик. князь повторилъ однакожъ свой вопросъ, — но когда узналъ онъ, что отецъ мой въ то время не былъ посвященъ въ тайну его, то изъявилъ сожалѣніе о своей горячности. К. П. Колзаковъ.
.
Да в чадах к Родине любовь зажгут отцов могилы!
Последнее редактирование: 29 Май 2024 17:16 от AlexN.
Администратор запретил публиковать записи гостям.
Могила адмирала Колзакова П. А. [1779—1864]
29 Май 2024 17:40 #75613
