Чесменское сражение (тур. Çeşme Deniz Savaşı) — состоялось 24—26 июня (5—7 июля) 1770 года возле и в Чесменской (тур. Çeşme) бухте, в районе между западной оконечностью Анатолии и островом Хиос, который был местом предыдущих многочисленных военно-морских сражений между Османской империей и Венецианской республикой, между российским и турецким флотами. Сражение было частью Второго Пелопоннесского восстания 1769 года, предшественником последующей греческой войны за независимость (1821—1829).
7 июля является Днём воинской славы России — День победы русского флота над турецким флотом в Чесменском сражении.
И. Айвазовский. «Че́сменский бой»
ТРОЦЕНКО Г. И.
РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В МЕРСИНДЖИКЕ.
В северо-западном направлении от исторического городка Чесмы, в расстоянии приблизительно трех четвертей часа езды на осле, расположен живописный полуостровок Мерсинджик, покрытый виноградниками. На этом полуостровке погребены останки доблестных русских моряков, павших в беспримерном по славе для нашего флота Чесменском бою. Для увековечения памяти героев на месте их вероятного погребения ныне красуется небольшая русская церковка, устроенная на средства Государя Императора и освященная в этом году на второй день Пасхи, 23 апреля, во имя св. великомученика и победоносца Георгия. Как очевидец акта освящения, завершившегося скандальной дуэлью греческой иерархии с нашей, излагаю эту церемонию в хронологической последовательности, оставляя читателям оценку событий и поступков действующих лиц.
Освящать церковь митрополитом с.-петербургским Антонием был командирован молодой помощник настоятеля посольской церкви в Константинополе, священник Иоанн Феодорович Говядовский, награжденный за этот подвиг, после казеннокоштной «по делам службы» поездки в Петербург, саном протоиерея. Получив командировку от петербургского владыки, о. Говядовский обратился к послу за советом, следует ли ему сообщить о своей миссии в патриархию. «Как знаете, – ответил посол, – по смыслу вашей командировочной бумаги, я думаю, обращаться [181] к греческой иерархии излишне». Тем не менее перед поездкой в Мерсинджик о. Говядовский отправился с визитом в патриархию и изложил там свои полномочия.
Наша миссия, в составе только что поименованного о. Говядовского с диаконом посольской церкви Н. А. Махровым и тремя учителями русских школ в Константинополе, командированными в качестве певчих, покинула Босфор в четверг на Страстной неделе, с расчетом поспеть к месту священнодействия на второй день Пасхи, совпавший в этом году с днем памяти св. великомученика и победоносца Георгия, во имя которого, как выше сказано, освящена церковь. В Великую субботу утром прибыли в Смирну, где нас принял под свое покровительство консул А. К. Беляев, любезно уступивший первенство представительства священнику Говядовскому, диктовавшему церемониал миссии. В тот же день, после завтрака, вместе с консулом отбыли на специальном греческом пароходе, заказанном г. Беляевым, в Чесму, расположенную, по моим соображениям, милях в семидесяти (морских) от Смирны. По прибытии к месту назначения священник Говядовский и консул прямо с парохода отправились с визитом к местному каймакаму и греческому митрополиту Феоклиту, хотя шел уже не визитный, 9-й час вечера. Каймакам радушно принял наших представителей; митрополит же, своевременно осведомленный о целях нашей миссии, скрылся из дому, так что пришлось отложить визит до следующего дня св. Пасхи. В этот день, выследив возвращение митрополита, мы добились свидания с ним и были приглашены принять участие в вечернем митрополичьем служении, после которого наши представители беседовали о предстоящей нам на завтра работе, любезно пригласив митрополита принять участие в акте освящения церкви. Здесь произошла крупная размолвка, так как митрополит заявил, что он намерен предложить нам честь участия в освящении, а не мы ему. Оставляя знатокам иерархической субординации разбираться в этом недоразумении, излагаю события в их хронологической постепенности.
Тотчас после вечерни мы отправились на лошадях и осликах в Мерсинджик. Нас эскортировали турецкие заптии, любезно предложенные каймакамом, под предводительством жандармского офицера. Ночевали в домике, выстроенном у церкви. На второй день Пасхи, 23 апреля, в 9 часов утра, предполагали начать освящение церкви, и к этому времени прибыл в Мерсинджик митрополит Феоклит в сопровождении чесменского духовенства. Весь греческий сонм принял участие в торжестве, омраченном в самом начале попыткою митрополита выпороть и освидетельствовать зашитые в антиминс, присланные из [182] Петербурга митрополитом Антонием, святые мощи. О. Говядовский протестовал против этого, насколько позволяли ему ограниченные познания в греческом языке. Я не слышал этого протеста, но, вероятно, он был достаточно энергичен, ибо греческий митрополит с ядовитой улыбкой положил нож, уже занесенный было для вскрытия св. мощей.
Серьезная размолвка произошла потом в алтаре по вопросу о том, кому надевать белую рубашку, положенную при освящении храма. Надевший ее о. Говядовский, после того, как греческий владыка выразил намерение снять с себя панагию и удалиться из церкви, во избежание скандала пред собравшейся у церкви трехтысячной толпой, уступил ее митрополиту. Наконец, во время обхождения вокруг освящаемого храма священник Говядовский едва отвоевал антиминс, несомый вначале греческим архиереем... Кое-как освящение церкви прошло, и началась литургия. Пели попеременно мы и греки. Здесь мое внимание было поражено тем обстоятельством, что греческое духовенство держало себя вызывающе-непристойно во время ектений и молитвословий, где упоминалось имя Государя, так что и послелитургийное многолетие Царю диакон провозгласил положительно демонстративно, под носом греческого владыки, выходившего из алтаря и остановленного возгласом Н. А. Махрова в царских вратах.
По окончании многолетия, громогласно пропетого нашими певчими, митрополит в сопровождении сонма духовенства, в том числе и нашего священника (ныне протоиерея) о. Говядовского, благословляя толпу, направился к выходу. Остановившись на лестнице, подымающейся от церкви к расположенному на возвышенном каменистом плато домику, чесменский владыка велел позвать к себе жандармского офицера и в его присутствии обратился к толпе с пространным дифирамбом по адресу Абдул-Гамида. Благословляя судьбу, поставившую греческое население под скипетр его величества султана, митрополит указывал толпе на царственные заботы падишаха о религиозных нуждах подвластных ему народов. «Его верховным о нас попечением, – заканчивал митрополит, – мы сподобились сегодня освятить новый храм, в котором будем возносить мольбы Всевышнему о здравии и долгоденствии обожаемого монарха». В конце сего пространного, до приторности льстивого словоизвержения митрополит провозгласил в честь Абдул-Гамида «Zitw» (ура), дружно подхваченное толпой, при чем полицейские чины взяли на караул. Покрываемый кликами «Zitw!» митрополит вошел в наш домик для разоблачения.
Когда говорил митрополит к народу, наш консул был в притворе храма, то заглядывая в церковь для наблюдения за порядком в толпе, прикладывавшейся к иконам, то выходя [183] на паперть, чтобы прислушаться к красноречию чесменского витии. После того, как митрополит снял в домике святительские облачения, туда вошел и Алексей Константинович Беляев и, обращаясь к владыке, сказал приблизительно следующее: «Ваше высокопреосвященство, ступая за ограду сего храма, кажется, не неволили уяснить себе значение флага, развевающегося над этой территорией. Прислушиваясь к вашему хвалебному гимну в честь султана, я мыслил, что этого требует верноподданническая корректность по отношению к вашему суверену. Но я ни на минуту не сомневался, что хотя в конце всего этого вы скажете народу несколько прочувствованных слов в честь нашего Государя, на территории которого теперь находитесь. Но я ошибся. Ставя на вид вашу бестактность по отношению к нашему Императору, волею и средствами которого воздвигнуть и освящен ныне этот храм, я беру вашу роль на себя: Zitw Царю России!» При этом возгласе консул предложил митрополиту встать. Встав и постояв мгновение, сконфуженный греческий владыка оставил нашу территорию.
По удалении греческого митрополита и духовенства о. Говядовский, в этот критический момент уступивший консулу первенство представительства, прежде чем успокоиться от пережитых нервных мгновений и подкрепить себя, чем Бог послал, так как наступил уже второй час дня, – зашел еще однажды в храм, чтобы проверить, все ли там в порядке, и к ужасу констатировал, что на престоле в алтаре нет антиминса. Весть об этом поразила и нас, как громом. Консул и все мы направились в церковь, и хотя по осмотре алтаря никто более не сомневался, что антиминса в храме нет, перевернули здесь все в поисках его: открыли и осмотрели даже запертый сундук с священными облачениями. Начались расспросы консула. Сторож заявил, что в то время, как народ прикладывался к иконам, в алтарь стремительно проник греческий священник. Не оставалось более сомнения, что антиминс кощунственно похищен.
Когда вышли из церкви, к нам подошел неожиданно показавшийся из-за ограды греческий священник, в котором сторож опознал того самого, что прошмыгнул в алтарь, когда народ лобызал иконы, и обратился с вопросом: «Ti eine» (что случилось?). Сказали, в чем дело, и пошли с ним в алтарь, где о. Говядовский демонстрировал еще раз, как он собственноручно завернул антиминс в илитон, прикрыв его поверх евангелием. Грек подтвердил, что все это видел и что теперь антиминса недостает. «Duwh, kuwh», сказал он двусмысленно, выражая ли этим сожаление, что мы констатировали святотатство, или соглашаясь с нами в отсутствии святыни, ибо luwh [184] означает и сожаление и отсутствие. Опрошенный консулом, зачем он входил в алтарь, долго спустя после службы, священник, кажется, ответил, что зашел взять что-то забытое из облачения. При этом он трясся, как в лихорадке, и сухие шейные мускулы его то и дело нервно передергивало, так что, откровенно говоря, мне было жаль его до боли, тем более, что если он и причастен к кощунственному замыслу, то лишь как слепое, пассивное орудие. Консул авторитетно предложил священнику отправиться немедленно к митрополиту и передать, что затеянная им игра со святыней весьма неуместна и может иметь печальные последствия, так как об всем придется доложить Государю Императору. Священник ушел, и минуть через тридцать по его уходе антиминс был прислан с мальчуганом, который заявил, что его по ошибке захватил диакон, убирая облачения...
Кое-как успокоились и уже в исходе третьего часа сели позавтракать, чем Бог послал, на бивуаках. Консул не ел от сильных душевных эмоций, а к вечеру совершенно свалился, задавленный отчетами и протоколами всего, что случилось.
На другой день, 24 апреля, мы возвратились в Чесму. Вечером в отель, где мы расположились, явилась депутация от греческого духовенства с извинением во всем случившемся, объяснив опять непонятную мистификацию с антиминсом небрежной поспешностью диакона, убиравшего облачения (и тут теория ответственности «стрелочника»!). При этом священник, о котором я рассказал раньше и который явился в составе депутации, прощаясь с нашим батюшкой, прослезился и сказал, что после тех подозрений, какие в этом скорбном событии неизбежно падают и на него, он не считает себя достойным носимого им сана. Поистине трогательная сцена!..
В тот же вечер, несколько позже, нам нанес визит чесменский каймакам (губернатор), кажется, в третий раз со времени нашего первого появления в Чесме. Вообще турецким властям нужно отдать справедливую признательность за их необыкновенную корректность, скорее даже предупредительность к нам за все время нашего пребывания в Чесме и Мерсинджике.
По возвращении в Чесму консул отправил послу в Константинополь обширную шифрованную телеграмму с подробным изложением кощунственной комедии, разыгранной греческим духовенством в Мерсинджике. Когда телеграмма консула была получена в Царьграде, посол немедленно отправил в патриархию первого секретаря г. Нелидова с требованием объяснений касательно поведения чесменского митрополита Феоклита. Встревоженная запросом нашего посольства, патриархия созвала на другой день экстренное заседание синода, который постановил авансом, до получения объяснений чесменского митрополита, извиниться пред [185] посольством в скандальном инциденте, прося повергнуть по телеграфу к стопам Государя Императора чувства беспредельного сожаления по поводу возникшего недоразумения между двумя православными сестрами-церквами, с обещанием тщательного расследования инцидента и примерного взыскания с виновников его. Эта резолюция синода и была передана посольству в пятницу, 27 апреля, на другой день после заседания синода, первым членом его, митрополитом кизикским Афанасием и сисанийским митрополитом Серафимом, знающим по-русски.
Весь этот спектакль является лишним показателем чуткости вселенской патриархии, с которою она предупреждает все, что может поколебать сыплющиеся на нее «великие и богатые милости», в виде всевозможных патриарших субсидий и пенсий, выплачиваемых ежегодно русской казной. После отписки на запрос патриархии по поводу скандала митрополит Феоклит остался здоров и невредим в своей чесменской епархии, при чем патриархия отписалась в наше посольство, что все печальное недоразумение возникло на почве нарушенных нами прав греческой иерархии. Наш посол, еще в первый день Пасхи водивший под руки патриарха Иоакима (ежегодная пасхальная церемония шествия патриарха из покоев в церковь, в сопровождении под руки нашего и греческого послов – столпов православия), объявил, что он «не даст своих в обиду», и пригласил на совет священника Говядовского, который сообщил, что для пользы дела ему лучше всего немедленно отправиться в Петербург для личного доклада о скандале митрополиту Антонию, прежде чем владыка узнает об этом из газет. И 5 мая о. Говядовский покинул берега цветущего Босфора, куда возвратился на днях в сане протоиерея. А оскорбленное соблазном православие проливает крокодиловы слезы и ждет должного возмездия виновникам скандала, разыгравшегося на глазах трехтысячной толпы, в присутствии официальных представителей мусульманства, на радость и ликование многочисленных врагов православия.
В заключение изложу в общих чертах историю храма, которая, быть может, несколько осветит не совсем понятное для меня состязание иерархий, выразившееся в акте освящения.
На полуострове Мерсинджик, где ныне освящена русская церковь, со времен Чесменского боя существовала греческая церковка, посвященная тому же святому Георгию Победоносцу и служившая для отправления религиозных потребностей православных чесменских обитателей, выселявшихся на этот полуостровок на время сбора винограда. Вокруг этой церковки, без сомнения, нашли себе последнее земное убежище наши герои, павшие в славной чесменской эпопее, так как именно здесь [186] произошла генеральная проба наших и турецких сил 24 июня 1770 года. В расстоянии километров 2-3 от церкви покоятся на дне пролива остатки нашего адмиральского корабля «Св. Евстафий», взорвавшегося от огня сожженного им турецкого адмиральского корабля капитана-паши. Наш корабль найден не так давно греческими водолазами, опускавшимися на дно Хиосского пролива для ловли губки. В Смирне хозяйка отеля, в котором мы остановились по возвращении из Чесмы, показывала мне несколько голландских золотых монет, будто бы найденных водолазами на месте, где затонул наш «Св. Евстафий». Монеты величиною в наполеондор, только значительно тоньше, так что легко гнутся в руке. На всех вычеканен 1769 год. Ныне на берегу полуострова Мерсинджик, против места, где покоятся остатки «Св. Евстафия», расположен турецкий каракол (полицейская будка), не допускающий губкопромышленников расхищать сокровища, погребенные в проливе с нашим адмиральским кораблем.
Восемь лет назад, в июле 1899 года, чесменское побережье посетил командовавший в то время нашей средиземной эскадрой адмирал Скрыдлов и выразил желание собрать разбросанные по берегу Мерсинджика кости, предполагая в них останки наших чесменских молодцов, и предать их погребению у церкви св. Георгия, которой, по мысли адмирала, не лишне было бы именоваться русской. Услужливое чесменское духовенство и община, во главе с нынешним митрополитом Феоклитом, почуяв в этом желании адмирала запах свежей манны, подсказанной, без сомнения (имею полное основание это утверждать), нашим вице-консулом в Смирне, г. Фотиадисом, который играл при этом роль посредника, не замедлили составить и подписать царственный акт, которым церковь с. Георгия с небольшою территорией под нею передавалась Государю Императору. Скрыдлов поверг этот царственный документ к стопам Его Величества и получил высочайшую благодарность и прочее, оставив нашей дипломатии весьма деликатную задачу оформить в Ильдыз-Киоске устройство русского памятника на месте, где сто тридцать семь лет назад мы погребли более чем вдвое сильнейший нашего турецкий флот и этим определили начало конца турецкого могущества. Только спустя четыре года, нашей дипломатии удалось добиться султанского ирадэ, подтвердившего за нами право собственности на часовню в Мерсинджике.
Наше смирнское консульство, которому поручено было непосредственное сношение по делам памятника с местной иерархией, не имело ни одного русского человека: консулом был валах Няга, вице-консулом – состоящий и ныне да этом посту грек Фотиадис. Последний и считается главным деятелем устройства [187] русской церкви св. Георгия, за что получил не один орден и, кажется, русское подданство. Между тем мое беглое знакомство во время путешествия к памятнику с его историей – путем расспросов и личных наблюдений – создало для меня убеждение, что главным виновником разыгравшегося в Мерсинджике скандала и был именно г. Фотиадис, все эти восемь лет служивший на два лагеря. В посольство он то и дело подавал не-«скромное мнение» о предоставлении чесменскому населению, на которое он имеет «необыкновенное влияние», прав пользования храмом по прежнему, а греческому духовенству, продолжавшему оставаться фактическим хозяином часовни, посулил, без сомнения, обновить или совершенно перестроить за русский счет пришедшую в упадок их древнюю, глубоко чтимую народом, церковку, которая будет считаться русскою лишь по имени. «Сверхчеловеческие усилия» г. Фотиадиса, которые он то и дело подчеркивает в своих отношениях по этому делу, теперь понятны, ибо обыкновенных человеческих усилий недостаточно, чтобы так долго и с таким искусством лавировать между Сциллой и Харибдой. Последнее такое «усилие» г. Фотиадис обнаружил в прошлом году, когда управлял консульством по уходе г. Жданова до приезда нынешнего консула Беляева. Это – его план освящения храма, по которому предполагалось поручить исполнение сего акта чесменскому митрополиту Феоклиту. Русским, по плану Фотиадиса, любезно предоставлялось лишь право представительства на торжестве в лице смирнского консула и одного священника, командированного нашим посольством в Царьграде. Наконец, во избежание иерархической путаницы, чудовищный проект Фотиадиса предлагал назначить в церковь одного из местных священников-греков, с жалованьем из русской казны, определяя этим номинального хозяина храма. Когда церемониал освящения, начертанный в Петербурге, несколько видоизменил план г. Фотиадиса, последний взял отпуск и уехал в Афины, чтобы не быть свидетелем скандала при крещении детища его «сверхчеловеческих усилий».
Г. И. Троценко
Текст воспроизведен по изданию: Русская церковь в Мерсинджике // Исторический вестник, № 10. 1907
© текст - Троценко Г. И. 1907
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторический вестник. 1907
.
